Александр Петров: «Артист — человек без кожи»

Саша, «Человек божий» — международный проект. Каким образом в нем оказался ты? 

Случайно. У меня всё в жизни происходит случайно. Сейчас объясню. Елена Попович — режиссер фильма, которая родилась в Сербии, живет в Афинах, а до этого долго жила в Лос-Анджелесе, — вряд ли знала о моем существовании. Но она и продюсер Алекс не хотели, чтобы это было исключительно греческое кино. Поэтому был выбран международный формат и английский язык. Поскольку Лена очень любит Россию, она хотела чтобы в ее фильме обязательно был русский актер и в интернете наткнулась на меня.  А Димитрис – греческий актер, сыгравший в фильме небольшую роль, - учился, как и я в ГИТИСе, и он связал кастинг-директора с моим агентом Катей. И вот он присылает ей сообщение на английском «Здравствуйте, мы в Афинах хотим снимать кино…». А Катя отвечает им по-гречески: «Да вы что! А я живу в Афинах и завтра готова с вами встречаться!» Все случайно, хотя на самом деле ничего не случайно!

А ты по-гречески говоришь? Или хотя бы по-английски?

Не очень. Так что пандемия была в каком-то смысле мне на руку. Я успел подготовиться. Греческий я, конечно, не выучил. «Калимера-калиспера-калинихта» — всё, что я знаю. (Смеется.) 

Когда ты говорил с Алёной Долецкой, ты назвал голливудскую тройку, в которую хотел бы попасть: Ди Каприо, Брэд Питт и Александр Петров. А что скажешь о Микки Рурке, который снимался с тобой в «Человеке божьем»? Тоже ведь легенда.

Мне он очень понравился. При всей своей узнаваемости, при том что он реально великий артист, он очень раздробленный внутри и от этого настоящий и живой. Недавно я читал «Правила жизни Микки Рурка» в Esquire, и там были мысли типа «Я всё просрал…» и всё в таком духе. 

Наш артист так о себе не скажет.

Ни в коем случае. А он отдает себе в этом отчет. Да, он знает в Лос-Анджелесе всех артистов, режиссеров и продюсеров. Да, его все знают. И он понимает, что всё просрал из-за бесшабашности, — а так у него уже был бы «Оскар» и всё бы было. Но, может, ему это было и не нужно? Может, он тогда прочувствовал что-то другое. Например, у него такое отношение к собакам! (Улыбается.) У Рурка две собаки, и из-за сложностей, связанных с карантином, он не смог их взять с собой в Грецию. Но у него были с собой их портреты. Мне нравятся такие люди. Не верю я взрослому человеку, который может с уверенностью, не лукавя, сказать о себе: «У меня всё хорошо».

Так получилось, что во всех фильмах с твоим участием, которые я посмотрела в последнее время («Человек божий», «Ангел» и даже «Полицейский с Рублёвки»), везде звучит тема высших сил. У тебя с ними какие отношения?

Я из тех людей, которые верят в другие вселенные. Мне это дико интересно. Я смотрю много документальных фильмов обо всем, что связано с мистификацией, инопланетянами, космосом. Сжираю всё. Даже если понимаю, что меня пытаются обмануть, меня это несильно расстраивает. Потому что так жить интереснее. Плюс у меня развита интуиция, и иногда решения, которые я принимаю, вначале кажутся нелогичными, но… ноги сами туда идут. Как это объяснить? С чего вдруг возникает ощущение, что тебя туда кто-то толкает или, наоборот, кто-то тебя предостерег, сберег, спас? Не зря же говорят, что мы используем свой мозг всего на несколько процентов. Да возьми хотя бы сны: куда мы уходим? куда погружаемся? Как не верить в другие миры, если мы видим сны.

А вот Шипенко сейчас слетает в космос, вернется и скажет, что бога нет…

Ну там-то он бога вряд ли найдет. (Улыбается.) Бог не в космосе. Он в каждом из нас. А когда думаешь о Вселенной и о том, что Земля в ней — маленькая планетка, которую из космоса и не разглядеть, хочется, как Базаров в конце «Отцов и детей», спросить: а не эксперимент ли всё это? Как и во многих классических произведениях, в которых человек проходит через ад либо через выбор «тварь ли я дрожащая или право имею», он приходит к мысли: не слишком ли мы серьезно относимся к этой жизни? Я верю в некие узелки судьбы, события, которые с тобой происходят, потому что они должны были произойти. 

Фотограф Marilena Anastasiadou

Например? 

Например, как я в институт поступал. Приехал в Москву, пришел в ГИТИС — и поступил. Вся мастерская и Хейфец удивились: человек поступает только в один театральный институт. Обычно же все пытаются поступить везде. А тут другое. Тут ты приходишь и чувствуешь, это твои стены, ты должен здесь учиться. Я так и объяснил Хейфецу: стены мои. Чувство. Наверное, по-другому никак. Если у артиста это не обострено, ему сложно в профессии. Тут нельзя быть математиком. В профессии режиссера, возможно, да, но и там без чувств не обойтись. Просто режиссеры это больше прячут. 

Ты умеешь прятать?

Я — пока нет. Поэтому не иду в режиссуру. (Улыбается.) Но дело не в том, прячешь ты эмоции или нет. Дело в том, что они должны быть. По моему мнению, артист — это человек без кожи. Если ты обретаешь эту броню, на тебя становится неинтересно смотреть. В кино интересно смотреть на человека, который стоит у края. А если у него, как говорил Хейфец, «теплая попка», зрителю неинтересно. 

В твоей дебютной короткометражке есть человек на краю — буквально, и при этом, неожиданно, столько самоиронии! 

Спасибо, что ты ее считала. Потому что, мне кажется, ее не все заметили. Не буду утверждать. Меня не было на «Кинотавре», и я слышал только отголоски отзывов. «Ангел» — история о том, что да, актер — чувствующий человек, да, он без кожи, но нельзя относиться к профессии и к себе с таким скотским серьезом. (Улыбается.) Это действительно была ирония по отношению к себе, к своим коллегам, и слава богу, что ребята поддержали и мы это сняли. 

Скажи, ты когда-нибудь был на месте своего героя? Было так, чтобы ты с треском провалился на пробах? Чтобы тебя никуда не брали?

Знаешь, у меня такой характер: если я проваливался с треском на пробах, я приходил на них во второй раз. Даже если меня не звали. И пытался выгрызть эту роль со словами «для меня это вопрос жизни и смерти», как это было на пробах к «Т-34». Первые пробы я провалил и потом сам, по своей инициативе записал самопробы, после которых меня утвердили. В такой ситуации, в какой находится мой персонаж в «Ангеле», наверное, я не был. Просто я очень быстро уходил из таких историй. Так, при всем уважении к Александру Александровичу Калягину и театру Et Cetera, когда я понял, что каждый раз, когда возвращаюсь из театра на съемную квартиру, мне хочется выпить водки и я не готов потратить двадцать лет жизни, взбираясь по карьерной лестнице, произошла фантастическая встреча с Александром Николаевичем Сокуровым. 

Фотограф Marilena Anastasiadou

Случайно?

Абсолютно. Я, на тот момент только что выпустившийся студент, написал письмо на имейл Сокурова. Написал в пустоту и, естественно, не думал, что это письмо будет прочитано. И вот прошло полгода. Меня взяли в театр Et Cetera, и я как-то раз, когда делать было нечего, решил почистить почту. Там было сообщение от Александра Николаевича: «Саша, спасибо большое за письмо. Я готов с вами поговорить». Мне действительно надо было поговорить. Разговор был примерно ни о чем, но вот эта силища внутренняя сокуровская, его ощущение внутренней правды помогло мне пойти своим путем. А мой герой в «Ангеле» — он ничего не меняет в своей жизни. Хотя лично я убежден, что талантливому человеку жизнь сама даст шанс. В данном случае — спасение девушки на крыше. Шансы могут быть разные. И даже не всегда понятно, что это шанс. Но если ничего не делать, а только рефлексировать на тему «почему-опять-Петров-я-тоже-так-могу», ничего не изменится. Парню из «Ангела» просто повезло. 

Но послушай, ты ведь тоже не всегда был звездой? Когда-то ты был просто Сашей Петровым.

(Мечтательно.) Да, я был Сашей Петровым и мечтал попасть в «Ёлки».

А в чем проблема? Ты был не смешной?

Ты знаешь, я был разный. Мог быть смешным и мог заливать на пробах всю аудиторию слезами. Я кайфовал на кастингах. Хейфец воспитывал наглых ребят, и эта наглость мне позволяла, условно, открывать дверь с ноги. Я был готов: я знал текст, мне не надо было два часа настраиваться, разговаривать с режиссером, а потом еще два часа что-то пробовать. Я говорил: «Включайте камеру, я готов», а дальше — как пойдет. Я так это вижу. Если не я — значит, не я. 

Но в «Ёлки» тебя почему-то не брали.

Да, и я очень расстраивался и не понимал почему. Потом я все-таки сыграл в «Ёлках-3» маленький эпизод. Там я познакомился с Антоном Богдановым. Я смотрел на него и завидовал, потому что у него главная роль в новелле и его лицо будет крупным планом. Я так искренне этого хотел — видеть свое лицо крупным планом. И желательно, чтобы этого крупного плана было много. И слов. И, конечно, я хотел денег. Но когда меня утверждали в сериалы, мой агент Катя Корнилова говорила: «Не надо тебе туда, давай подождем, тебе нужно другое». А я возражал: «Ну Кать, ну как так? Это же большие деньги!».

Что ты хотел купить? Машину?

Ванну. В общаге не было ванной, а я хотел, чтобы у меня в Москве была ванна, в которой я мог бы полежать. Для этого надо было снимать квартиру. А потом, может быть, купить 10–15-летнюю машину, чтобы ездить к родителям в Переславль не на автобусе, а когда захочу — и ночью, и днем. Последний автобус уходил с Щёлковского вокзала в 23.55, и мне не хотелось бежать на него после занятий. Хотелось очень простых бытовых вещей. Катя этому умилялась и говорила: «Всё у тебя будет, не переживай». И я ей поверил.

Главное — правильно выбрать, кому верить?

А знаешь, еще какая была история? В моем детстве папа с мамой занимались тем, что покупали вещи на Черкизовском рынке и продавали в Переславле. Зарабатывали нам с сестрой на сытое детство. И оно было сытым, спасибо им за это. Я часто ездил с папой в Москву за товаром. Как-то мы по пути заехали на авторынок, где какой-то продавец, увидев меня, сказал: «Эй, дорогой, подожди! Мне кажется, я тебя где-то видел! Ты в кино случайно не снимаешься?» Мне тогда было лет тринадцать-четырнадцать. Я и не думал идти в актеры, но это как-то врезалось мне в память.

Фотограф Георгий Кардава

Говорят, самое страшное, что может случиться с известным артистом, — это когда он становится не нужен. Совсем недавно везде был Петров, а сейчас везде — Юра Борисов. Как человек, который смотрит все российские премьеры и умеет ценить чужой талант, не чувствуешь этого, не боишься конкуренции?

Я очень ценю Юру, очень за него горд, рад и… конкуренция, да, конечно, есть. Если я скажу, что не хочу поехать на международный фестиваль, я тебе совру. Все хотят попасть на Каннский кинофестиваль. Все хотят попасть на Венецианский кинофестиваль. Все хотят, чтобы про них говорили. Если бы человек этого не хотел, он никогда в жизни не пошел бы в эту профессию. Он бы стал неизвестным хакером. А то, что Юра — большой артист, мне было понятно давно, со съемок «Т-34» и «Вторжения». И понятно было, что рано или поздно он бомбанет.

Почва не уходит из-под ног?

Я по жизни человек азартный. Долго и много играл в футбол. И мне всегда хотелось побеждать. От победы я получал больше удовольствия, чем от процесса. Конкуренция — это супер! Мне это очень нравится и мне это на руку. Потому что сейчас все пишут и говорят про Юру.

А ты в танке?

А я в танке. (Смеется.) В засаде. И это здорово. Такое хорошее пацанство. Ну нельзя бесконечно всех удивлять. Сначала люди тобой довольны, потом люди недовольны, что тебя слишком много, критики про тебя всякое пишут… Так что я естественным образом ушел в тень (два фильма в год — не так много) — и готовлюсь стрельнуть изо всех орудий.