Даниил Воробьёв: «Мы играем в глобальную игру, за внешними правилами которой скрывается одиночество»

В 2023 году вышло несколько успешных «ностальгических» сериалов - «Король и Шут» и «Слово пацана». В сентябре выходит еще один — это байопик Никиты Власова о группе «Комбинация» с вашим участием. Почему вы согласились на участие в этом проекте?

По нескольким причинам. «Комбинация» — это хорошая работа, отличный сценарий, дружеская команда и, конечно, мой кармический брат — режиссер Никита Власов. У проекта очень крутой каст, и со всеми мы дружим.

В сериале вы играете известного музыкального продюсера. Чем вас привлекла эта роль?

При взаимодействии с Никитой Власовым мы обнаружили возможность сделать собирательный образ продюсера того времени. Мы также ввели в эту роль свое авторское впечатление от людей, которые двигали музыкальный бизнес в то время.

Вы сказали, что при чтении сценария у вас навернулись слезы и вообще вы испытали много разных эмоций. Почему?

Потому что та эпоха и конкретно творчество группы «Комбинация» связаны с моим детством и молодостью моих родителей. Я помню очень много моментов из своего детства в период, когда эта музыка уже звучала. И сейчас она стала уже ностальгическим воспоминанием о том времени, о молодости моих родителей опять же. Поэтому да, я читал сценарий и всплывали  картинки из прошлого. И я думаю, что зрителя ожидает такая же перспектива. Особенно зрителя моего поколения и более старшего. Хотя и младшего, потому что в этой работе есть уже новое, переосмысленное звучание этой группы. Это действительно тот сценарий, который в меня попал.

Вы часто дорабатываете сценарий в проектах, в которых участвуете. Меняли ли вы что-то в сценарии «Комбинации»?

Да. Мы с Никитой Власовым бахнули целую конструкцию поверх сценария. У меня там немного появлений, поэтому мы действовали концентрированно. В результате работы над сценарием мы вынесли портрет музыкального продюсера, то есть портрет эпохи, по сути дела. 

Интересен ваш тандем с Никитой Власовым. Вы c ним очень похожи даже внешне…

Да, я расцениваю это как знак. Это мой брат творческий. Хотя Никита говорит, что я отец!

Вы уже снимались у него в сериале «Лада Голд» и тепло о нём отзываетесь. Каким было ваше взаимодействие над вторым общим проектом?

Как и на «Ладе Голд», Никита по-прежнему ходит с колонкой по площадке и заряжает всех энергией. Он в этом смысле, конечно, аккумулятор мощный. Он достаточно чуткий, и у него есть еще одна крутая черта — он «френдли», то есть он изначально «за», он изначально «да». И это всё очень сильно подкупает. Для творческого союза он — подарок.

Вы сказали, что команда проекта рассказывает в сериале очень важную историю. В чём для вас ее важность?

Это экранизация одной из ярчайших страниц истории нашей страны, потому что расцвет этой группы ложился на очень трудные, переходные времена в России. Поэтому точка зрения на те события, на срез той эпохи в этом сериале прослеживается глобально. Поэтому важно, чтобы люди помнили эту историю. Этот проект, как и другие проекты, говорящие о тех временах, устанавливает культурный мост между поколениями, что, конечно, объединяет людей.

В октябре выходит фильм про группу «Руки вверх!». Также ведется работа над фильмом про советского рок-музыканта Игоря Талькова. Режиссером будет Евгений Сангаджиев, у которого вы снимались в сериале «Happy End». Как вы считаете, в чём причина такого интереса продюсеров (над «Комбинацией» работали продюсеры сериала «Король и Шут») и зрителей к историям советских и российских певцов и музыкальных групп? Что это за тенденция?

Причина такого интереса, в том, что всё это — ярчайшие страницы прошлого! Это уникальные истории восхождения и падения! 

А вы сам какую музыку слушаете?

Разную. Сейчас слушаю Мину. Это итальянская певица. Лучшая музыка для меня — это шум трассы. Это очень крутая музыка, которая имеет гармонию. Это не одна нота. Там же разные объекты: деревья, город, пролетающие мимо деревни… Это прям гармония. А еще — то, что делает моя дочь: Эльза Лила поет. И это тоже очень интересная музыка. Она хаотична, и это выглядит как абракадабра, но в ней есть какой-то ключ и такое звучание, что я прямо подвисаю. Эта музыка родом из «ничегонеделания». Когда, от нечего делать, человек вдруг начинает заполнять пространство звуками. Первозданная музыка!

Вы проявляетесь в разных формах творчества — в стихах, фотосессиях… И складывается ощущение, что музыка в этом плане вами обделена. Учитывая, что у вас есть некоторые музыкальные навыки…

Да, наверное. Но музыка всегда была вдохновением. У меня нет той степени зависимости от музыки, которая есть у Никиты Власова. (Смеется.) Но инструмент мы используем одинаковый. Музыка дает мне точку зрения, то есть оптику на текущий день. Я могу использовать музыку для того, чтобы собирать художественный образ. Она всё равно интегрирована в мою жизнь.

Вы в детстве играли на скрипке и немного на фортепиано. Я знаю, что вы пишете стихи, и они часто звучат из уст ваших героев в кино. Интегрируете ли вы в работу свои музыкальные навыки? Я знаю про «Жить Жизнь», где вы играли на фортепиано. А кроме?

Пока не было повода эти навыки интегрировать. Но если он появится, то почему нет? Музыка — это мощнейший инструмент! Если вдруг появится сценарий, который этих навыков потребует, то я ворвусь легко. Самое главное во всём этом, чтобы музыка не побеждала, а была помощником, дополняла!

В интервью Вадиму Вернику вы сказали, что посвятите этот год «пастельным» оттенкам, то есть почти все ваши проекты, выходящие в этом году, будут без привычной вашему амплуа эксцентрики. Вы намеренно отбирали такие проекты или так само сложилось?

Намеренно. Я сам поставил себе такую задачу. Сейчас у меня, к сожалению, сорвалась одна история, где можно было в одном теле сыграть две ипостаси — женскую и мужскую энергии, жену и супруга. Не сложилось, но я думаю, что еще представится возможность. Сейчас же время тишины, потому что, мне кажется, это актуально. На следующий год я пока не понимаю, что будет. Но я думаю, следующий год подскажет.

Если сравнивать «пастельные» проекты с той же «Ладой Голд», где вы неубиваемый беспредельщик из 90-х, то может сложиться ощущение, что неэксцентричные роли дают вам меньше свободы самовыражения.

Наоборот. Я в какой-то момент понял, что у меня была задача зайти в проект, где у меня документальное существование без каких-то ярких характерностей. Я намеренно убрал все внешние штуки и зашел во внутреннюю психологию. Как будто с этим уходящим годом все эти игры с жанрами уходят на второй план, и я всё больше смотрю в сторону нового, неизвестного мне горизонта… Я не знаю, что там и в этом вся прелесть путешествия, но я знаю, что точно поставлю под вопрос свой привычный профессиональный ход. Я чувствую, что нахожусь в преддверии чего-то особенного. Поэтому больше слушаю и наблюдаю, читаю и смотрю. Всё это будто самостоятельно собирается в определенную творческую форму. Речь о канонической простоте, которая, конечно, подразумевает великое усилие… Посмотрим!

Сыграв и эксцентрику, и «пастель», можете ли вы сказать, что в чём-то из этого вам комфортнее и интереснее существовать как актеру? Или это необходимый баланс?

Это просто эксперимент. Просто путешествие. И там, и там интересно. Везде открывается область для изучения, а изучать же прикольно. 

Недавно закончились съемки фильма «Жар». Это криминальная драма, где у вас главная роль звездного шеф-повара. Вы почти всегда от роли к роли меняетесь до неузнаваемости. Но в фильме «Жар» у вас еще и пластический грим. Расскажите о таком перевоплощении. Сколько времени занимало каждый раз наносить такой грим перед съемками?

Это был мой первый опыт такого грима. Он занимал где-то час двадцать-час тридцать при хороших руках. Руки были разные, и иногда это была катастрофа, когда из-за неудачно сделанного грима я просто не выходил в кадр и его переделывали. С гримом же есть очень важный момент. Если у тебя косяк по гриму и зритель это видит, то ты хоть на «Оскар» играй, но люди будут смотреть за тем, как у тебя виден приклеенный нос.

Как ощущали себя с практически не своим лицом?

Нормально. Я даже один раз забыл про него. (Улыбается.) Я порадовался, что мы очень быстро закончили одну из смен, и счастливый поехал домой. А «разгрим» — это же еще минут тридцать. Только у дома мы с водителем поняли, что я сижу в гриме, с носом. А отдирать его самостоятельно — не очень, потому что нужно специальное средство, которое убирает клей. Ну, поспал с носом…

Ради своих ролей вы толстели, худели, снимались обнаженным и даже занимались реальным сексом в кадре. Есть ли что-то, что вы не готовы делать с собой и своим телом для роли?

Практически всё готов. На «Жар» я раскачал себе «крылья», сделал спину, то есть я был такой рельефный кач. Это стоило трех месяцев работы с эндокринологом, диетологом и тренером. И вроде бы всё круто, но после этого — и мы знали об этом — идет возвращение в нормальную форму. Я месяц выходил из того регламента, в котором я был: я снова начал всё есть, капельницы поделывать, восстанавливать сон. Я не скажу, что это было легко. Легче было заходить, чем выходить. Именно физически. Но если смотреть постфактум… Сделал бы я это для роли еще раз? Да, я бы это сделал с удовольствием.

То есть подготовка к «Жару» физически была самой тяжелой?

Да, потому что там вообще хитро получилось. Когда я начал готовить тело к съемкам, я снимался с Юрой Борисовым в «Уроке». А там я такой полненький, дряблый учитель. И мне, находясь в «Уроке», уже надо было готовить тело, чтобы через неделю выйти в съемки «Жара». То есть нахлест такой произошел. 

Как ментально выдерживается такая работа с физикой?

Не очень. Но мотивация-то высокая, потому что это же то, что будет в кадре. Это мой герой! Я же не брошу его! Как и он меня, как выясняется. (Смеется.)

Вы часто подчеркиваете, что для вас важно, чтобы любой ваш герой стремился к свету. В этом лично для вас заключается забота о душе зрителя, правильно?

Да. Это сообщение, которое я как автор и артист выношу на публику. Давать надежду зрителю в каких-то вопросах, объединять зрителя в каких-либо вопросах — это значит заботиться о его душе.

В интервью Давиду Виннеру вы сказали, что также нужно заботиться о душе зрителя «и вне кино». Что это значит?

Я считаю, что если ты не держишь свою внутреннюю «марку» в реальной жизни, то это сто процентов отражается на том, что ты делаешь в области кино или любого творчества. Мы с Давидом тогда озаботились вопросом этики. Грубо говоря, должен ли артист быть примерным гражданином? Культурным человеком? У меня есть внутренняя схема «Жизнь как искусство», где ты в каждом своем шаге повседневной жизни видишь красоту и стараешься быть красивым человеком в поступках, взаимоотношениях и так далее. Это очень сильно развивает. И обязывает. Это прямая корреляция с тем, что ты делаешь в творчестве.

Виннер — противник того, что большие актеры снимаются в сериалах. Он считает, что сериалы — это временная вещь, а большой формат будут пересматривать, и что игра в сериалах — это разрушение личности как актера, что в сериалах теряется суть повествования, ибо история растянута во времени. Как я поняла, вы с этим не согласились. Почему?

Я действительно с этим не согласился. Независимо от формата, будь то сериал или полнометражная картина, в работе есть художественное высказывание. Оно может быть заключено даже в коротком метре! «Коротыш» — это иногда гораздо более громкое и концентрированное сообщение, чем другие форматы.

И я правда считаю, что сериалопроизводство очень круто развивается. Тем не менее, я действительно ставлю акцент на полнометражное высказывание, потому что мне в нём интересно как в более концентрированной вещи. В ней придется поработать по-другому, вся структура должна быть собрана чуть иначе. Какими-то конкретными маленькими мазками или небольшим количеством этих мазков мы должны тонко выстроить у зрителя правильное впечатление, чтобы он гармонично приходил к основной мысли кино. Чтобы это было аттракционное путешествие в мысль.

В 2023 году вы получили премию «Прорыв года», число подписчиков в ваших социальных сетях каждый день растет, проекты с вашим участием выходят один за другим. Также вы за этот год дали большое количество интервью крупным изданиям. Как относитесь к своей нарастающей медийности? Как себя в этом ощущаете?

Внешне ничего не поменялось. Я не осознаю до конца свою медийность, и меня всё еще удивляет, когда кто-то дольше обычного смотрит на меня на улице. Вот есть люди, которые подходят с респектом, а есть люди, которые смотрят и не подходят. (Смеется.) Я до сих пор думаю: «Что не так? Может, где-то сопля висит или что? Может, что-то упало?». Вот я в таком вопросе постоянно. А моим близким уже давно понятно, что, блин, чувак, тебя просто узнают и всё, успокойся.

А потом, знаешь как… Вот для меня есть дело, есть профессия. И, безусловно, приятно, что есть эти высокие оценки со стороны профессионального сообщества, есть любовь зрителя. Это очень важные и приятные моменты. Но с точки зрения профессии… она как была профессией, так и остается профессией, которая не имеет снисхождения или поблажки. Там внутри все «сухо волево». Ты либо работаешь, либо не работаешь. Ты можешь быть трижды титулованным мэтром, но как только ты заходишь на сцену, все эти регалии не имеют ровным счетом никакой волшебной силы. 

Есть еще третья точка зрения на этот вопрос — это внутреннее одиночество. Телефон в редких случаях звонит просто так: это всегда происходит по делу, по какому-то вопросу, касающемуся моей деятельности. Это совсем редкая вещь, когда люди из одного профессионального поля могут позвонить друг другу и просто спросить: «Ты как?». Я не знаю, связано ли это одиночество с восприятием другими людьми, которые потенциально могли бы позвонить просто так, меня и моей медийности.

И это удивительное наблюдение, что как будто бы есть какая-то глобальная игра и мы играем в нее, но за этими внешними правилами скрывается одиночество. Причем оно прекрасно! Я не скажу, что это болезненная тема. Меланхолия намного красивее свинячьей радости, она тоньше. И в этой штуке я себя в последнее время ощущаю, она дает много пищи, мне нравится использовать это в работе, в выборе материала. А может быть, я просто много читаю Камю… (Улыбается.)

Есть еще один момент. Несмотря на то, что это глобальная игра, я всё равно предполагаю, что за ней находятся люди. Которые тоже понимают, что это всё какая-то глобальная игра и которые предполагают, что за этой игрой тоже находятся люди. Это какая-то условность. Хотя достаточно протянуть друг другу эту ментальную руку и все вроде бы на месте.

Возникла еще какая-то ответственность. Но мне она не нравится. Я готов это не замечать, но не замечать это трудно. За мной есть определенный бэкграунд. И моя задача, которая наверняка продлит мое творческое долголетие, — это не соответствовать этому бэкграунду, а намеренно уходить и заметать следы от этого бэкграунда, чтобы открывать новые области себя же самого. Это и внутренний процесс, и внешний, потому что это и диалог со зрителем: «А вот смотрите, давайте пойдем в эту сторону», «А давайте пойдем в тишину», «О, а давайте пойдем в тело, в физику», «А давайте поговорим насчет детской травмы». Расцвет последнего был в проекте «Урок», там самая высокая степень откровенного разговора о детской травме со зрителем.

Я считаю, что такое путешествие, такое несоответствие бэкграунду продлевает творческую жизнь. Так вот с этой увеличившейся медийностью этот бэкграунд как будто бы стал крепче. Но я по-прежнему верен своему ощущению самого себя в творчестве, где я его формулирую как «отсутствие формата».

Вы следите за отзывами и рейтингами своих проектов?

В последнее время за отзывами нет, а за рейтингами поглядываю. Раньше я параноидально смотрел за тем, кто что пишет. А потом я понял, что мне важнее всего процесс кино и мое личное и честное в нём присутствие.

Недавно вы похвастались, что у вас появился первый хейтер. Как восприняли этот неизбежный момент своей известности?

Я к этому с юмором и самоиронией отношусь. Мне вообще очень нравится самоирония. Хейтеры как будто бы отправляют меня в эту сторону. Слава богу, это не агрессивные хейтеры, потому что я знаю, что есть очень жесткие ребята, с которыми нам лучше не встречаться.

Недавно видела комментарии, где вас сравнивают с Леонидом Барацем из «Квартета И»: говорят, что похожа мимика и манера разговаривать. Как вы относитесь к сравнениям вас с кем-либо?

Одно из сравнений, которое мне понравилось, — это с Женей Калинкиным. Я вообще хотел предложить ему коллабу. Если мне представится возможность во вселенной майора Грома, например, где-то появиться Юрием Смирновым, я реально хотел затереть в титре себя и поставить «Женя Калинкин». (Смеется.) Потому что он где-то такую штуку проделал с моим именем! Но там действительно удивительное сходство получилось. Я вообще Женю Калинкина до этого не знал. А потом познакомился с тем, что он делает — это сверхирония! (Смеется.)

Ну, и с Власовым.

И с Власовым, да.

В одном из интервью вы сказали, что стали тяжелее отходить от ролей. Во всяком случае, так было после съемок эротической драмы «Почему ты?». Почему так?

Как будто бы заход стал весомее. Как будто внутренняя природа требует другой степени погружения. Надеюсь, зритель это почувствует в ближайших премьерах. Я начал по-другому готовиться к работе, это предполагает другую степень включения в атмосферу героя. Соответственно, выход из нее тоже поменялся. Я раньше думал, что я практически всё знаю об этом: знаю, как зайти, знаю, как выйти. Но механизм оказался тоньше и умнее, чем все мои догадки. И когда я начал использовать другой регламент подготовки к роли, я понял, что выход совершенно спонтанный. Его нельзя спланировать: может быть так, а может быть по-другому. Например, с конца съемок «Жара» уже прошло полтора месяца, и я только сейчас начинаю приходить в себя. Под «приходить в себя» я подразумеваю, что мне только сейчас удалось скинуть атмосферу моего героя. Я чувствую, как моя вибрация вновь возвращается ко мне.

Что помогло?

Мое излюбленное место под Костромой, лес, молчание. Это всё довольно затруднительно для людей, которые меня окружают… Поэтому я отправляю себя подальше. (Смеется.) Хотя я бесконечно кайфую от мистики происходящего, это очень вдохновляет, что можно вдохнуть энергию в конструкцию, которую ты сам придумал, а потом еще быть с ней в некоторых взаимоотношениях до момента, когда ты такой: «Окей, всё. Всё закончилось. Хватит. Довольно». Вот эта коммуникация с миром, который ты придумал… она удивительна.

На вас сильно повлияла служба в армии. Вы рассказывали, что тяжелая реальность, которую вы там увидели, стала восприниматься как единственно существующая. В какой-то момент даже наступила критическая точка, когда вы поняли, что не справитесь и — цитирую — «надо заканчиваться». Изначально я хотела спросить о том, какова вероятность, что однажды реальность какого-нибудь вашего нового киноперсонажа поглотит вас так же, и вы окажетесь в той же «критической точке». И недавно я узнала, что так и случилось с «Чистыми», где вы спутали депрессивное настроение героя со своим собственным.

Да, так и случилось. Оно неожиданно пожаловало. Но это была другая коммуникация с ролью. Из-за этого все по-настоящему произошло. (Смеется.) Не гипотетически. Это был момент турбулентности, когда я осознавал, что это — атмосфера героя, а значит, надо ее работать, использовать. А до этого осознания, была паника и непонимание того, что происходит. И то же самое произошло в «Жаре». Но там я уже с пониманием отнесся к происходящему у меня внутри.

Это какой-то новый уровень опасности погружения в персонажа.

Я не думаю, что это опасно.

Вы говорили о том, что заметили суицидальные мысли при работе над Иудой.

Да, но это была история про выход за границу себя. Это психология. Это про жизнь героя, а не про смерть.

Вы часто говорите, что кино для вас — терапия. Получается, оно же и угроза? Не расцениваете это как что-то вроде расщепления личности?

Я не считаю, что это угроза. Это эксперимент и сознательный выбор. Я иду туда сознательно. Для меня это не расщепление личности, а ее собирание. Ты развенчиваешь свою концепцию и открываешь новые области себя. И таким образом соединяешься с самим собой.

Вы давно следите за своим ментальным здоровьем, и я знаю, что психотерапия играет важную роль в вашей жизни. Какие внутренние проблемы для вас сейчас актуальны?

Одна из глобальных проблем, которую я «отработал» на проекте «Урок», — это взаимоотношения с матерью. Она по-прежнему остается актуальной.

Часто случаются «откаты» по ходу терапии?

Я готов к любым откатам. Трансформация выглядит так: ты сначала зовешь страх, страх приходит, ты охреневаешь от того, что к тебе пришло, и бежишь от него или прячешься. Но, так или иначе, тебе придется встретиться с ним. А когда ты с ним встречаешься, если ты проходишь эту вещь, то страх становится другом. А когда он становится другом, то тебе не страшны никакие откаты. Тебе плевать. У тебя есть инсайт, который ты не можешь из себя выкинуть.

Вы сказали, что только недавно осознали свою энергию и внешность, а до этого полагали, что недостойны любви и красоты. Что это был за момент, когда это осознание произошло?

Женщина, с которой я жил, открыла меня, сделала инициацию. Я с ней понял, что, оказывается, можно жить по-другому. До этого у меня были большущие вопросы к себе и много всяких «недостоин».

Экхарт Толле — один из тех писателей и духовных ораторов, которые на вас повлияли, утверждает, что слова — это только указатели, и то, о чём они сообщают, лежит за их пределами. Какие три слова являются наиболее точными указателями на то, что вы есть такое?

Сат-Чит-Ананда (бытие, знание, блаженство).

У вас скоро день рождения, и это отличный повод поговорить о смерти. Год или два назад вы сказали, что не решили для себя вопрос со страхом смерти. Изменилось ли что-то?

Ничего не изменилось. Можно говорить о разных концепциях, пониманиях. О том, что смерть — это вдохновение жизни и так далее. Что это нужно принять, что «принимаешь смерть, значит, принимаешь жизнь»… И я даже понимаю, что уход не так страшен, как кажется, потому что твоя земная логика же заканчивается. Есть только стык, где произойдет «тук!», точка. Но сам факт конечности человека — это… сложный совсем момент. В этом столько есть и трагедии, и поэзии, и дилеммы. Глобальной дилеммы. Можно какое-то время рассуждать об этой вещи и вдохновляться ей, но, так или иначе, с ней придется столкнуться каждому. И я почему-то смотрю на это событие глазами других. Это иллюзия, потому что нет никаких других глаз, есть только мои глаза.

Но это заставляет выпивать каждый день полностью. Этот вкус жизни… пить его, наслаждаться им. Но это всё равно тревожное событие, мать его… Понимаешь? То есть я не решил эту дилемму. Почему так произошло, что всё, что так было наполнено жизнью, что было призвано жить вечно, сталкивается с конечностью? Почему мы все находимся в этой парадигме, почему мы рождены для этой логики? В этих вопросах я чувствую себя не как человек, а как существо, которое наблюдает эту человеческую трагедию. Внутренне я отстранен, у меня есть такая возможность, как и у смерти, у старения: они тоже подбираются незаметно, постепенно, отчего становятся привычным атрибутом жизни. Мы привыкаем к этому…

Что насчет страха старения? Некоторые актеры боятся, что многие желаемые роли с возрастом могут стать недоступны. Это не ваша история?

Вот это вообще нет. Мне нравится фактура моя. Мне нравится, как я взрослею. У каждого возраста есть шарм, фактура. Хотя, мне кажется, с возрастом главное даже уже и не она, а твое сознание и реакции. Твоя, грубо говоря, биомеханика. Люди по-разному взрослеют, и у некоторых отъезжает колпак. Такая перспектива мне не особо рисуется, это печально. А что касается фактуры, я в диком кайфе. Более того, моя фактура сейчас мне нравится гораздо больше, чем та, что была в 25 лет и в 30. Я, наверное, из тех ребят, которые стареют и потом консервируются. (Смеется.) Иногда встречаешь пожилых людей, и у них такая красота лица: эти складки, борозды, трещины… Они так организуются на лице, на руках, что это выглядит очень кинематографично. А взрослая фактура и детские глаза — это вообще уникальность. Энтони Хопкинс такой. Это чистая магия.

Помимо актерской деятельности, вы еще пишете сценарии и пробовали себя в режиссуре короткометражных фильмов. Хотели бы в будущем работать только за кадром, или актерство всегда будет первостепенно?

Я не вижу себя исключительно за кадром. Я готов комбинировать, но основа — это актерское воплощение. Я зашел бы в любой экспириенс сейчас. Но тот экспириенс, про который я говорю, то есть режиссура или создание какого-то произведения, — к нему нужно очень внимательно подойти. Это должна быть взвешенная история, чтобы внутри было такое: «Окей, давай сделаем это как режиссер». Тут еще много нюансов: продюсер, компания, команда… Но всё так срастается, что я думаю, что этот экспириенс скоро и появится.

Давид Виннер сказал, что страдает от того, что вы, как большой художник, который потенциально может делать крутое авторское кино, его не делаете. Вы обнадежили Давида тем, что работа по вашему авторскому проекту может начаться уже в конце лета. Началась ли она?

Да. Поделиться могу пока только тем, что это работа, в которой мы взаимодействуем с продюсером Владимиром Масловым из «ZOOM Production». Уже ведется работа над сценарием.

Вы были героем проекта «Вместе», где откровенно рассказали о своей жизни. Но под выпуском писали, что вы настолько крутой актер, что даже в интервью играете. Насколько это так?

Если бы я был крутой актер, то они вряд ли бы заметили, что я играю. (Смеется.) Значит, я не так уж и крут.